Очевидец. Никто, кроме нас - Николай Старинщиков

Поцеловав хозяйку в щеку, я вышел на улицу, сел в проходящую мимо «газель» и поехал к себе в Заволжский район. Дорога проходила вдоль волжского косогора, виднелась внизу громадная масса воды, рассеченная мостом, построенным, как говорят, при последнем царе Николае.

Трясясь на асфальтовых кочках при спуске к Волге, я думал о собственной жизни и, не переставая, удивлялся. Защита свидетелей оказалась фикцией: нашелся кто-то, кто рассказал обо мне Конькову, и тот моментально использовал информацию – через своих друзей, через администрацию следственного изолятора. Наверняка следователь не имеет к этому никакого отношения. И прокурор не имеет. И Петька Обухов… Обо мне мог рассказать кто угодно. Это могут быть другие потерпевшие, каждый из которых находится пока на лечении. Один до сих пор хромает, второму недавно делали повторную операцию: пуля прошла через верхнюю челюсть, обезобразив лицо. Третьему удалили разбитое пулей яичко, сшили пенис и направили на реабилитацию в санаторий. Четвертый носит на перевязи правую руку, из которой беспрестанно сочится жидкость. Могли они специально рассказать обо мне? Едва ли…

Впрочем, каждый из них мог невольно проболтаться о том, что в милицейской автомашине находился еще один человек, который дает теперь показания, и которого зовут вовсе не Сидоров… И не Петров…

Мишка всегда был моим лучшим другом. Он выручал меня на войне. Память о нем не позволит мне отказаться от дачи показаний – только бы Обухов перестал метаться.

«Газель» перебралась по мосту на другой берег, поднялась в гору, и тут я решил, что надо бы заехать к Людмиле. Все-таки я ей не просто так, а товарищ погибшего мужа. Я вышел из машины, позвонил ей на домашний телефон, а минут через пять уже был на месте. В углу стояла детская кроватка, тут же была и коляска. Ребенок спал, и мы тихонько разговаривали.

Оказалось, что предки перебрались у нее в «Три Богатыря». Они вроде как решили, что так будет лучше, если займут пустующую теперь однокомнатную квартиру дочери. Раза два в неделю они бывают теперь у нее – продуктов купить, с ребенком посидеть, постирать накопившееся белье.

Данная новость, признаться, меня сильно удивила: уж не счастью ли чужому боятся помешать родители? Иначе для чего бросать одинокую дочь – вдову?

– Там бомж какой-то забрался – вот они и решили, – тихо рассказывала Люська Козюлина.

Она сидела в глубоком кресле, разглаживая на бедрах платье. Росту в ней было чуть меньше, чем у меня. Это был тип женщины спортивного телосложения. Густые темные волосы кольцами струились у нее по голове, спадая на плечи. У Люськи были природные кудри.

Она посмотрела по сторонам, и я вдруг понял, что в квартире нет Мишкиного портрета. Раньше был. Я хорошо это помнил, потому что портрет стоял на серванте.

– А где Мишкино фото? – спросил я напрямую.

– Тяжело мне пока что с ним, – сказала Людмила. – Кажется, смотрит за мной беспрестанно, куда бы я ни пошла.

– В этом нет ничего странного, – сказал я. – Это эффект портрета. Причем каждого, без исключения.

«От моих слов вряд ли ей станет легче, – думал я, – потому что нелегко понимать, что чей-то взгляд беспрестанно следит за тобой – пусть даже с портрета. Так что, может, она и права, что убрала его подальше – позже опять поставит на видное место…»

Ребенок проснулся и заплакал. Возможно, он пробудился из-за меня, и я стал извиняться.

– Есть захотел, вот и проснулся, – успокоила меня Люська.

Она подошла к кроватке, нагнулась, развернула пеленки и стала поглаживать малыша. Тот покряхтывал, какое-то время терпел, а потом вновь расплакался. Мать сменила ему подгузник, вновь запеленала и взяла на руки.

– Отвернись.

Людмила вернулась в кресло и стала кормить ребенка грудью. Тот чмокал, торопясь, и даже прикашливал. Потом он утомился, а я по-прежнему смотрел в окно.

– Можешь повернуться, трапеза закончена, – сказала Людмила. Потом спросила у меня, не хочу ли я чаю.

Но я ничего не хотел. Чего я хотел, так это определенности в жизни. На носу защита дипломной работы, а мне приходилось бегать по складкам местности, словно зайцу.

– Что случилось?

Пришлось рассказать ей про случай у девятнадцатой школы.

Казалось, мои слова не заинтересовали ее. Возможно, оставшись без мужа, она испытывала даже злорадство.

– К Вере Ивановне сегодня заехал, – проговорил я, чтобы не сидеть истуканом.

– И что она там? – вдруг оживилась Людмила. – В том же все духе? Пылит, старуха?

– В каком смысле? – вопросы меня удивили.

– Меня, чай, ругает.

– За что?

– Ой, не надо!

Людмила вскочила из кресла, положила ребенка в кроватку и стала ходить по залу, на ходу поправляя предметы.

– Она же всем теперь говорит, что я во всем виновата. Даже Вялову наплела, будто у нас с Козюлиным были плохие отношения. Хотя какое теперь это имеет значение, когда его нет…

Она назвала мужа по фамилии, как и раньше, еще при жизни. Откуда взялась у нее эта плюющая в душу привычка. Слышать подобное было невмоготу даже мне, человеку постороннему.

– Как ты у нее оказался? Специально ездил, что ли? – спросила она.

– Говорю, по пути заехал. Оформляюсь в милицию тоже, проходил комиссию… Там же рядом как раз…

– И кем ты?

– Следаком в РУВД.

– А-а-а, вот оно что…

Людмила понимающе качнула головой. Она вернулась в кресло и снова стала расспрашивать про бывшую свекровь, и это походило на допрос.

– Зря ты так на нее, – тихо отвечал я. – Вера Ивановна потеряла единственного сына.

– А я кого потеряла?! – вскинулась Людмила. – По-вашему, я потеряла куклу?! Или все же человека?

– Мы не виноваты, что так случилось…

– Не виноваты? И она, скажешь, не виновата?! Ты-то, конечно, не виноват…

Скорее всего, это был результат накопившихся чувств. Не скажи я о Вере Ивановне, не было бы и этой истерики.

Дверной звонок заставил меня вздрогнуть. Люська поднялась и пошла открывать.

– Посмотри сначала, кто там стоит, – метнулся я следом.

– Да ладно тебе, – огрызнулась та на ходу. – Будут меня учить еще…

Люська была неузнаваема. Однако за порогом оказалась ее мать. Та, сверкнув на меня взглядом из-под ресниц, прошла с сумками сразу на кухню. Потом вернулась и стала разуваться в передней.

– Соскучился, значит? – почему-то спросила она.

Вопрос был бессмысленным, и я промолчал.

– Как живешь? – снова спросила тетка Елена. – Не женился пока?

От подобных расспросов меня коробило. Но я отвечал, что пока не женился и не собираюсь. И еще я сказал, что нет пока той, которая согласилась бы выйти теперь за меня.

– Он у Веры был только что, – сказала Люська. – По пути, говорит, заехал.

Информация о свекрови, как видно, была для нее важнее, чем то, что вчера нас с Петькой едва не прикончили.

– И как она там? – спросила Орлова. – Плесенью не покрылась от злости?

– Плачет, – ответил я, глядя в пол.

– Ну и пусть плачет… Осторожнее надо быть. Обыскивать. А то собрались впятером, а обыскивать будет дядя – не так ли?

Линолеум плыл у меня перед глазами. Я не верил своим ушам: о Мишке говорили, словно он был посторонним.

– Я тоже там был, между прочим, – сказал я. – Мы не смогли его обыскать. Такое бывает. Раз в жизни, может…

Голос мой отдавал железом.

– Да это я так. К слову пришлось, – принялась лебезить Орлова. – Иначе же как это можно объяснить. Извини уж…

Она прошла в зал и уселась в кресло, в котором я перед этим сидел.

– Говорят, дурачок хочет дом продать – слыхала? – сказала она дочери, поглаживая руки. – Пока этот сидит.

– Кто? – спросил я.

– Биатлонист, – ответила Орлова, и на лице у нее вдруг мелькнула едва заметная волна.

– Так он же сидит, – напомнил я.

– А шут его знает, – замялась та. – Говорят, что хотят продать через кого-то, а как – не знаю. Ему же деньги нужны на защиту… Троим адвокатам платить – шутка в деле…

Орлова обернулась к дочери. Та смотрела в сторону матери ледяным взглядом.

– Выскользнуть, значит, собрался, – подумал я вслух. – Он думает, что это ему поможет.

Люськин взгляд устремился теперь ко мне. Казалось, она едва сдерживает себя, чтобы не закричать.

Глава 9

Смотреть на косые взгляды, естественно, мне быстро надоело. Распрощавшись, я шагнул к двери.

– Не открывайте никому, пока не посмотрите в глазок, – наставлял я женщин на ходу. – Мало ли что… Короче, будьте начеку…

– Ладно, будем, – вяло отвечала Люська, провожая меня за дверь. И снисходительно улыбалась, словно заранее зная, что с ней-то уж точно ничего плохого не случится.

Захлопнув за собой дверь, я поскакал вниз, с трудом соображая. Сообщение о продаже чужой недвижимости не выходило у меня из головы. Впрочем, одно я понял достаточно хорошо: Паша Биатлонист решил продать коттедж.